Работы автора

Статья посвящена осмыслению опыта отечественной кинокритики в ситуации «оттепели». Этот временной период становится историческим контекстом деятельности одного из выдающихся и самых известных кинокритиков второй половины ХХ века - Н. М. Зоркой. В статье делается акцент на то, что начиная с рубежа 50-60-х годов советское кино испытывает заметный подъем, в кинематографе возникает важное направление, которое в мировом контексте традиционно именуют «новой волной», значимым феноменом которой в советском кино является появление и утверждение «авторского» фильма. Указано, что именно это направление советского кинематографа нередко наталкивается на непонимание массового зрителя, свидетельствуя о неготовности понимать изменяющиеся формы киноязыка. Массовый зритель привык к кино, которое сводило свои функции к пропагандистским и охранительным функциям. Определено, что советское кино продолжало быть апологетическим по отношению к утопическому социальному строю, хотя именно в это время уже было очевидно, что утопия не может быть реализуема в жизни. Данное настроение порождает кинокритику нового поколения, которая становится активным звеном кинематографической жизни, в которой все больше проявляется гражданская позиция. Функция кинокритики как комментатора, учителя и наставника расширяется. Кинокритика становится активным посредником между авторами (режиссерами), с одной стороны, и реципиентами - с другой. Столь высокий статус кинокритики в этот период объясняется еще и тем, что впервые кинокритика начинает опираться на науку. Так, она успешно ассимилирует научные методы, которыми к этому времени уже располагала возрождающаяся во второй половине ХХ века социология как наука. Обращаясь к творческой биографии одного из самых известных кинокритиков этого периода - к Н. М. Зоркой, автор предпринимает не только характеристику кинокритики этого периода в целом, но и ставит общие вопросы, связанные с осуществлением критикой функции наставничества, понимаемого в широком смысле.

Статья представляет собой первую часть исследования, в котором предпринята попытка фиксировать в истории подъемы и спады в эмоциональной жизни общества, причем в коллективных формах. Поэтому автор преимущественно приводит примеры из зрелищных форм художественной жизни, в частности театра. До определенного времени такой предмет фиксировали исключительно историки искусства, исследуя имеющиеся в истории искусства единичные факты. При этом их узкая специализация приводила к тому, что эмоциональная жизнь соотносилась исключительно с универсальными художественными стилями (готика, классицизм, барокко и т. д.). Никакой другой теории в этом смысле не существовало. Возникновение таких наук, как антропология и социальная психология, позволяет разрозненные факты, собранные искусствоведами, привести в систему. Приблизительно с ХIХ века, когда формируется массовое общество, эмоциональная жизнь начинает представать в формах, смысл которых свести к художественным стилям невозможно. Кроме того, причины сдвига в эмоциональной жизни, происходящего под воздействием урбанизации, связаны уже не только с художественными факторами. Однако же функционирование искусства они начинает заметно определять. Эти причины находятся вне искусства, но при этом на искусство влияют. Наблюдения над искусством позволяют осмыслять определенную логику в спадах и подъемах эмоциональной жизни на рубеже ХIХ-ХХ веков. Также причины этого находили и в биологии.

В статье рассматриваются границы самоопределения русских филологов-формалистов как исследователей искусства. Показывается, что формализм находился в ситуации двойного кризиса: кризиса амбиций символизма и кризиса позитивистского искусствознания. Кризис символизма заставлял формалистов находить новый позитивистский код для обоснования своей деятельности, тогда как кризис самого позитивизма требовал использования специфических эстетических нарративов. Наступила эпоха общей эстетики, которая превратилась из проекта в духе Б. Кроче в общее самоопределение искусства как исследующего разрыв между возможным и действительным. Формализм с его пафосом действительности слова не мог до конца отказаться от области возможного, которая и была понята как базовая эстетическая область, в том числе для производства личных реакций на происходящее. Только контекстуализация формализма внутри лингвистического поворота, с опорой на идеи Бахтина и Гадамера, позволяет понять вклад этого движения не только в методы отдельных гуманитарных наук, но и в спецификацию искусства в ХХ веке.